Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Исай Калашников.
Жестокий век. Гонимые
______________________________
Исторический роман

КНИГА ПЕРВАЯ
ГОНИМЫЕ
Небо звездное, бывало,
Поворачивалося -
Вот какая распря шла
Всенародная.
На постель тут не ложилися,
Все добычей поживлялися,
Мать широкая земля
Содрогалася -
Вот какая распря шла
Всеязычная.
(, монгольская хроника 1240 г.)

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
I
Крытый возок, запряженный двумя волами, медленно двигался по степи. За
возком шагала подседланная лошадь.
Над выжженной зноем степью висело горячее солнце. Разморенные жарой,
волы шли, понуро опустив головы, над их мокрыми спинами кружилась мошка,
под колесами сухо шелестели стебли ковыля - дэрисуна.
Оэлун сидела в задке повозки. По ее лицу, детски округлому, катились
капли пота и падали на подол шелкового халата - ее свадебного наряда.
Глаза Оэлун были широко открыты, но она не видела ни серых метелок
дэрисуна, ни одинокого облачка над степью, не чувствовала зноя,- она была
далеко отсюда, где остались мать и братья, ее детские игры и забавы.
На ее проводы собрались многие соплеменники - олхонуты. Пели песни,
шутили, состязались в острословии, всем было весело, ей тоже: она всегда
любила праздники, а это был ее праздник - в ее честь, в честь ее жениха
слагали песни и пышные юролы-благопожелания. Ее сородичи славились веселым
нравом, песнями и красавицами девушками. За много дней пути, порой даже с
берегов неведомого Байкала, порой от Великой стены - предела царства
китайского Алтан-хана,- приезжали к ним за невестами...
Первый день пути прошел незаметно. Она вспоминала прощальный пир, про
себя напевала сложенные в ее честь песни, украдкой посматривала на своего
жениха. Он был ей по душе, ее Чиледу. Высокий, крепкий, лицо открытое,
приветливое; такой, она знала, зря не обидит и в обиду не даст.
Этот день был для Оэлун как бы продолжением праздника. Но вечером,
когда они остановились на ночлег и Чиледу велел ей приготовить ужин, она
как-то сразу, в одно мгновение, осознала крутую перемену в своей жизни,
поняла, что покинула родной нутуг - кочевье - не на день, не на два -
навсегда. Ей стало так тоскливо, что, позабыв про ужин, она села на землю,
закрыла лицо руками и горько заплакала. Чиледу удивленно заморгал глазами,
наклонился над нею, провел ладонью по голове, ничего не сказал. Она не
дала воли слезам, вытерла глаза полой халата, стала разводить огонь. Но
тоска из сердца не уходила. Кончилась се беззаботная жизнь. Теперь она
должна готовить пищу, шить одежду, седлать мужу коня, править повозкой во
время перекочевок...
Чиледу не досаждал ей разговорами, его широкое лицо все время было
спокойно-ласковым, в узких бесхитростных глазах светилась участливая
улыбка. И она была благодарна ему за эту улыбку, за молчание.
И сейчас, сидя в задке повозки спиной к Чиледу, она ощущала на затылке
его взгляд. Все время казалось, что жених желает что-то сказать, но
разговаривать совсем не хотелось, и она сидела не оборачиваясь.
- Оэлун,- позвал он.
Она слегка повернула голову.
- Хочешь кумыса, Оэлун?
Только теперь она почувствовала, что от зноя во рту пересохло. Молча
кивнула. Чиледу налил в деревянную чашку кумыса из бурдюка, уложенного в
повозку ее матерью. Кумыс был теплый и кислый, от него засвербило в носу.
- Скоро будет Онон,- сказал Чиледу, завязывая бурдюк.- У воды покормим
волов и лошадь, отдохнем до вечера. Дальше поедем ночью. И прохладнее, и
безопаснее.
В этот день Чиледу все время держал на коленях лук с боевой стрелой,
рядом, под рукой, лежал обнаженный меч с рукояткой из рога изюбра.
- А какая тут... опасность?- без интереса, чтобы хоть что-то сказать,
спросила она.
- Тут кочует худое племя. Мы, меркиты, все время в ссоре с этим
племенем. Недавно воевали. Они убили нашего повелителя Тудур-билге, тяжело
ранили его сына Тохто-беки.
Чиледу говорил, тревожно вглядываясь в степь. Но кругом не было ни
души, только изредка перекликались в чахлой траве суслики.
Вскоре местность стала заметно ниже, а земля не такой сухой и твердой.
Впереди, расплываясь в горячем дрожащем воздухе, показалась темная гряда
тальниковых зарослей. Волы, почуяв воду, пошли быстрее, конь Чиледу поднял
голову, запрядал ушами.
На широкой луговине, в тени кустарника, Чиледу распряг волов, стреножил
лошадь. Оэлун села на берегу. На реке вспыхивали слепящие блики, волны
тихо всхлипывали у затравеневшего берега. Чиледу присел рядом, притронулся
рукой к ее плечу.
- Не печалься, Оэлун. У нас все будет хорошо, вот увидишь. Род мой не
богат и не знатен, но я умею работать и метко стрелять. На Селенге много
зверей. Я буду стараться, Оэлун, чтобы тебе жилось не хуже, чем в юрте
самого знатного нойона.
Оэлун слушала молча, смотрела в воду Онона. По дну текли, не взмучивая
чистой воды, и уносились вниз струйки песка. Неторопливая, раздумчивая
речь Чиледу успокаивала Оэлун. Попробовала представить свою жизнь там, па
берегах Селенги, в кочевьях меркитов, но из этого ничего не получилось,
она видела перед собой одно и то же: юрты у светлого озера, окаймленного
высокими зарослями камыша, скуднотравые степи с белыми пятнами солончаков
- гуджиров - родной нутуг олхонутов.
- Селенга такая же, как Онон?- спросила она.
- Много больше. Редкий багатур в силах перекинуть стрелу из лука с
одного берега на другой.
Чиледу наломал сухих тальниковых палок, высек кресалом огонь, но тут же
и угасил, опасливо оглядываясь.
- Ты боишься?- спросила Оэлун.
- Дым далеко виден,- уклончиво ответил Чиледу, нахмурился.
Она чувствовала, что ему не хочется выглядеть в ее глазах трусом,
сказала:
- Обойдемся без огня.
Чиледу упрямо дернул головой:
- Нет, мы разведем огонь.
Он снова ударил кресалом по кремню.
Над огнем Чиледу растопырил походную треногу тагана, повесил на нее
котелок с водой. Все это проделал ловко, быстро, без опасливых оглядок. И
Оэлун подумала, что вечное синее небо послало ей хорошего жениха.
Чиледу сбросил с себя халат, сидел на траве голый по пояс, пестрая тень
испятнала его смуглую кожу; блаженно улыбаясь, следил за каждым движением
Оэлун.
Лошадь, щипавшая траву, неожиданно подняла голову, призывно заржала.
Из-за кустов тальника донеслось ответное ржание. Чиледу вскочил, метнулся
к повозке, схватил лук и меч, вернулся к огню, подняв Оэлун, толкнул в
возок и задернул полог.
Страха у Оэлун не было. Она чуть отодвинула полог, выглянула наружу. На
луговину выехал одинокий всадник на белоногой рыжей лошади. На нем был
халат из грубой шерстяной ткани, но оружие - кривая сабля, колчан со
стрелами - украшено серебром, а седло и уздечка - медными резными
пластинками. Оэлун удивило, что обнаженная голова всадника была под цвет
масти его лошади - рыжей. Небольшие косички, заложенные за уши,
поблескивали так, будто были отлиты из меди. Она еще никогда не видела
людей с рыжими волосами. И глаза у него не такие, как у всех людей,- не
карие или черные, а серо-зеленые. Может быть, это и не человек? Тогда кто
же? Дух добра или зла?
Не спуская настороженного взгляда с Чиледу, всадник напряженным голосом
поздоровался. Чиледу ответил невнятно, его руки сжимали лук, готовые в
любое мгновение натянуть тетиву.
Всадник, окинув взглядом поляну и, видимо, убедившись, что здесь больше
никого нет, успокоился, насмешливо спросил:
- Чего ощетинился? Откуда такой взялся?
- Издалека,- буркнул Чиледу, опустил лук, присел к огню.
- Меркит?- спросил всадник.
- Да.
- Это сразу видно. Всякий другой пригласил бы гостя отведать пищи,
освежиться кумысом - так велит обычай степняков. Древние обычаи не для
вас, заносчивые меркиты?
- А разве древний обычай велит тебе, гость, приставать с расспросами?-
угрюмо проговорил Чиледу.- Садись, я налью тебе кумысу.
Всадник засмеялся.
- С этого бы и начинал. Но я не буду пить твоего кумыса, меркит. Что
ты делаешь здесь, так далеко от своего нутуга? Кто тебя послал сюда?
Зачем?- Всадник наклонился, резко отдернул полог и заглянул в возок.- Ого!
Оэлун совсем рядом увидела его удивленные глаза, отодвинулась.
- Как тебя зовут, прекрасная девушка?
- Оэлун " - недружелюбно отозвалась она.
[" О э л у н - облако.]
- Какое же ты облако!- В широкой улыбке блеснули его белые ровные
зубы.- Ты не облако, ты грозовая тучка! А меня, красавица, зовут Есугей.-
Он повернулся к Чиледу:- Если это твоя сестра, меркит, видит небо, я готов
стать вашим зятем.- Удало подбоченился.
- Она моя невеста.
- Невеста?!- Улыбка медленно стекла с его лица, оно стало жестким.-
Неве-е-ста... Что ж, вези ее домой.- Еще раз глянул на Оэлун.- Если твой
жених когда-нибудь подымет против нас оружие, ты останешься вдовой - знай
это. И ты, жених, запомни мои слова!
Он рванул повод, ускакал, ни разу не оглянувшись.
Чиледу смотрел ему вслед, торопливо вытирал потный лоб.
Кое-как перекусив, запрягли быков. Пока собирались, Чиледу все время
оглядывался, прислушивался, бормотал: шакал!> Он немного успокоился, когда гряда тальников и жарко блестевшая
излучина Онона остались позади.
- Ты знаешь этого человека?- спросила Оэлун.
- Я знаю его племя. Во всей степи не найдешь таких задир и забияк, как
эти тайчиуты.
- Почему у него волосы и глаза не черные? У них все такие?
- Не все. Есть у них один род рыжеголовых. Они считают рыжие волосы и
серые глаза знаком своего божественного происхождения. Ты слышала, как он
разговаривал со мной? Это не потому только, что тайчиуты побили наше
племя, Всех на свете людей эти рыжеголовые считают ниже себя. Как же, они
созданы самим небом!
Чиледу сорвал злость на быках - того и другого хлестнул плетью, и на их
потных спинах легли темные полосы.
- Это как - созданы небом?
Взглянув на нее, Чиледу смягчился.
- От стариков слышал я, что много-много лет назад у владетеля
Баргуджин-Токума была дочь-красавица Баргуджин-гоа. Ее взял в жены
Хорилтай-мэргэн из племени хори-туматов. У них родилась дочь Алан-гоа.
Хорилтай вместе с женой и дочерью прикочевал в эти места. Алан-гоа вышла
замуж за Добун-мэргэна. Добун вскоре умер, оставив молодую жену с двумя
сыновьями. Тут-то и начинаются чудеса. Мужа нет, а Алан-гоа рожает одного,
второго, третьего сына. - спрашивают у нее. Алан-гоа
рассказывает, что каждый вечер, как только стемнеет и на небе зажгутся
звезды, в ее юрту через дымовое отверстие проникает луч света и
превращается в светловолосого молодого человека. От него и дети. Наши
старики говорят и другое. Не через дымовое отверстие, а через полог юрты,
не луч света, а безродный работник Маалих проникал по ночам к Алан-гоа.
Чиледу замолчал, зорко вглядываясь в серо-желтую равнину бескрайней
степи.
II
Оставив Чиледу с невестой, Есугей направился к синеющим вдали. холмам.
Там он собирался поохотиться на степных птиц. Но предстоящая охота -
любимое занятие Есугея - мало занимала его. В мыслях он все время
возвращался к внезапной, встрече. И дурак же этот меркит! Расположился,
как в своем родном нутуге. Надо было отобрать у него и лошадь, и быков, и
невесту, а самого заставить пасти стада. Это было бы справедливо. Враг
всегда остается врагом. Почему же отпустил его целым и невредимым? Может
быть, как раз потому, что этот меркит такой простак и растяпа? Нет,
пожалуй, нет. Такие вот харачу никогда не вызывали его жалости и
сочувствия. Ни ума, ни отваги. Будь на месте этого меркита он, Есугей,
разве позволил бы кому бы то ни было заглядывать в повозку? А какая
невеста досталась этому простаку! В память так я врезалось ее лицо: в
сумраке повозки сверкают сердитые глаза, а на густых бровях, как роса в
траве, блестят капельки пота. Скорей всего из-за нее и не тронул меркита.
Но правильно ли сделал? Что, интересно, сказал бы обо всем этом старый
Амбахай-хан, его мудрый наставник? Вот уж чего заранее никак не угадаешь.
В недавнем сражении с меркитами Есугей пробился к Тохто-беки, молодому
сыну вождя врагов. Действуя копьем, а потом и саблей, он нанес Тохто
несколько ран. Тот, обливаясь кровью, побежал. Есугей начал настигать его,
но лошадь попала ногой в нору суслика, упала. От досады и ярости Есугей
чуть не зарубил скакуна. После сражения он старался не попадаться на глаза
хану. Но Амбахай сам позвал и сказал:
- Я вижу, ты очень расстроен, но причин для расстройства нет.
Тохто-беки должен занять место своего отца. А битый вождь враждебного
племени лучше небитого: лишний раз не захочет с нами драться.
Амбахай-хан, друг и преемник знаменитого Хабул-хана, деда Есугея, на
многое смотрит совсем иначе, чем другие нойоны племени. После битвы с
меркитами нойоны потребовали, чтобы Амбахай-хан, не медля и дня, двинулся
на извечных врагов - племя татар. Есугей тогда думал так же, как все.
Меркиты ослаблены поражением и гибелью вождя, пока они оправляются, можно
всей силой обрушиться на татар.
Амбахай-хан слушал, никого не перебивал, пощипывал реденький седой ус:
у него была привычка всегда пощипывать один и тот же ус, потому другой ус
был много длиннее, от этого морщинистое лицо хана казалось перекошенным.
Когда все выговорились, он вздохнул.
- Побеждает врага сильный, извлекает выгоду из победы мудрый. Мудро ли
идти сейчас войной на татар? Они знают о поражении меркитов. И рассуждают
примерно как вы, и готовятся к встрече с нами. Каков будет исход войны,
одному небу известно. Но даже если мы победим - что даст нам победа?
Алтан-хана встревожит наше усиление. Он пойдет войной на нас. Нам одним не
устоять. Значит, нужно думать не о войне, а о мире с татарами. Я поеду к
ним сам, без воинов, и попробую угасить огонь старой вражды.
- Они убьют тебя!- сказал Есугей.
- Может быть, и убьют,- грустно улыбаясь, отозвался Амбахай-хан.- Но у
нас вряд ли еще будет такой случай установить мир.
С несколькими нукерами Амбахай-хан уехал к озеру Буирнур, месту кочевья
татар.

Исай Калашников

Жестокий век.

Книга 1. Гонимые

Небо звездное, бывало,

Поворачивалося -

Вот какая распря шла

Всенародная.

На постель тут не ложилися,

Все добычей поживлялися,

Мать широкая земля

Содрогалася -

Вот какая распря шла

Всеязычная.

(«Сокровенное сказание», монгольская хроника 1240 г.)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Крытый возок, запряженный двумя волами, медленно двигался по степи. За возком шагала подседланная лошадь.

Над выжженной зноем степью висело горячее солнце. Разморенные жарой, волы шли, понуро опустив головы, над их мокрыми спинами кружилась мошка, под колесами сухо шелестели стебли ковыля - дэрисуна.

Оэлун сидела в задке повозки. По ее лицу, детски округлому, катились капли пота и падали на подол шелкового халата - ее свадебного наряда. Глаза Оэлун были широко открыты, но она не видела ни серых метелок дэрисуна, ни одинокого облачка над степью, не чувствовала зноя, - она была далеко отсюда, где остались мать и братья, ее детские игры и забавы.

На ее проводы собрались многие соплеменники - олхонуты. Пели песни, шутили, состязались в острословии, всем было весело, ей тоже: она всегда любила праздники, а это был ее праздник - в ее честь, в честь ее жениха слагали песни и пышные юролы-благопожелания. Ее сородичи славились веселым нравом, песнями и красавицами девушками. За много дней пути, порой даже с берегов неведомого Байкала, порой от Великой стены - предела царства китайского Алтан-хана, - приезжали к ним за невестами…

Первый день пути прошел незаметно. Она вспоминала прощальный пир, про себя напевала сложенные в ее честь песни, украдкой посматривала на своего жениха. Он был ей по душе, ее Чиледу. Высокий, крепкий, лицо открытое, приветливое; такой, она знала, зря не обидит и в обиду не даст.

Этот день был для Оэлун как бы продолжением праздника. Но вечером, когда они остановились на ночлег и Чиледу велел ей приготовить ужин, она как-то сразу, в одно мгновение, осознала крутую перемену в своей жизни, поняла, что покинула родной нутуг - кочевье - не на день, не на два, навсегда. Ей стало так тоскливо, что, позабыв про ужин, она села на землю, закрыла лицо руками и горько заплакала. Чиледу удивленно заморгал глазами, наклонился над нею, провел ладонью по голове, ничего не сказал. Она не дала воли слезам, вытерла глаза полой халата, стала разводить огонь. Но тоска из сердца не уходила. Кончилась ее беззаботная жизнь. Теперь она должна готовить пищу, шить одежду, седлать мужу коня, править повозкой во время перекочевок…

Чиледу не досаждал ей разговорами, его широкое лицо все время было спокойно-ласковым, в узких бесхитростных глазах светилась участливая улыбка. И она была благодарна ему за эту улыбку, за молчание.

И сейчас, сидя в задке повозки спиной к Чиледу, она ощущала на затылке его взгляд. Все время казалось, что жених желает что-то сказать, но разговаривать совсем не хотелось, и она сидела не оборачиваясь.

Оэлун, - позвал он.

Она слегка повернула голову.

Хочешь кумыса, Оэлун?

Только теперь она почувствовала, что от зноя во рту пересохло. Молча кивнула. Чиледу налил в деревянную чашку кумыса из бурдюка, уложенного в повозку ее матерью. Кумыс был теплый и кислый, от него засвербило в носу.

Скоро будет Онон, - сказал Чиледу, завязывая бурдюк. - У воды покормим волов и лошадь, отдохнем до вечера. Дальше поедем ночью. И прохладнее, и безопаснее.

В этот день Чиледу все время держал на коленях лук с боевой стрелой, рядом, под рукой, лежал обнаженный меч с рукояткой из рога изюбра.

А какая тут… опасность? - без интереса, чтобы хоть что-то сказать, спросила она.

Тут кочует худое племя. Мы, меркиты, все время в ссоре с этим племенем. Недавно воевали. Они убили нашего повелителя Тудур-билге, тяжело ранили его сына Тохто-беки.

Чиледу говорил, тревожно вглядываясь в степь. Но кругом не было ни души, только изредка перекликались в чахлой траве суслики.

Вскоре местность стала заметно ниже, а земля не такой сухой и твердой. Впереди, расплываясь в горячем дрожащем воздухе, показалась темная гряда тальниковых зарослей. Волы, почуяв воду, пошли быстрее, конь Чиледу поднял голову, запрядал ушами.

На широкой луговине, в тени кустарника, Чиледу распряг волов, стреножил лошадь. Оэлун села на берегу. На реке вспыхивали слепящие блики, волны тихо всхлипывали у затравеневшего берега. Чиледу присел рядом, притронулся рукой к ее плечу.

Не печалься, Оэлун. У нас все будет хорошо, вот увидишь. Род мой не богат и не знатен, но я умею работать и метко стрелять. На Селенге много зверей. Я буду стараться, Оэлун, чтобы тебе жилось не хуже, чем в юрте самого знатного нойона.

Оэлун слушала молча, смотрела в воду Онона. По дну текли, не взмучивая чистой воды, и уносились вниз струйки песка. Неторопливая, раздумчивая речь Чиледу успокаивала Оэлун. Попробовала представить свою жизнь там, на берегах Селенги, в кочевьях меркитов, но из этого ничего не получилось, она видела перед собой одно и то же: юрты у светлого озера, окаймленного высокими зарослями камыша, скуднотравые степи с белыми пятнами солончаков - гуджиров - родной нутуг олхонутов.

Селенга такая же, как Онон? - спросила она.

Много больше. Редкий багатур в силах перекинуть стрелу из лука с одного берега на другой.

Чиледу наломал сухих тальниковых палок, высек кресалом огонь, но тут же и угасил, опасливо оглядываясь.

Ты боишься? - спросила Оэлун.

Дым далеко виден, - уклончиво ответил Чиледу, нахмурился.

Она чувствовала, что ему не хочется выглядеть в ее глазах трусом, сказала:

Обойдемся без огня.

Чиледу упрямо дернул головой:

Нет, мы разведем огонь.

Он снова ударил кресалом по кремню.

Над огнем Чиледу растопырил походную треногу тагана, повесил на нее котелок с водой. Все это проделал ловко, быстро, без опасливых оглядок. И Оэлун подумала, что вечное синее небо послало ей хорошего жениха.

Чиледу сбросил с себя халат, сидел на траве голый по пояс, пестрая тень испятнала его смуглую кожу; блаженно улыбаясь, следил за каждым движением Оэлун.

Лошадь, щипавшая траву, неожиданно подняла голову, призывно заржала. Из-за кустов тальника донеслось ответное ржание. Чиледу вскочил, метнулся к повозке, схватил лук и меч, вернулся к огню, подняв Оэлун, толкнул в возок и задернул полог.

Страха у Оэлун не было. Она чуть отодвинула полог, выглянула наружу. На луговину выехал одинокий всадник на белоногой рыжей лошади. На нем был халат из грубой шерстяной ткани, но оружие - кривая сабля, колчан со стрелами - украшено серебром, а седло и уздечка - медными резными пластинками. Оэлун удивило, что обнаженная голова всадника была под цвет масти его лошади - рыжей. Небольшие косички, заложенные за уши, поблескивали так, будто были отлиты из меди. Она еще никогда не видела людей с рыжими волосами. И глаза у него не такие, как у всех людей, - не карие или черные, а серо-зеленые. Может быть, это и не человек? Тогда кто же? Дух добра или зла?

Небо звездное, бывало,
Поворачивалося -
Вот какая распря шла
Всенародная.
На постель тут не ложилися,
Все добычей поживлялися,
Мать широкая земля
Содрогалася -
Вот какая распря шла
Всеязычная.

«Сокровенное сказание», монгольская хроника 1240 г.

Часть первая

Глава 1

Крытый возок, запряженный двумя волами, медленно двигался по степи. За возком шагала подседланная лошадь.

Над выжженной зноем степью висело горячее солнце. Разморенные жарой, волы шли, понуро опустив головы, над их мокрыми спинами кружилась мошка, под колесами сухо шелестели стебли ковыля – дэрисуна.

Оэлун сидела в задке повозки. По ее лицу, детски округлому, катились капли пота и падали на подол шелкового халата – ее свадебного наряда. Глаза Оэлун были широко открыты, но она не видела ни серых метелок дэрисуна, ни одинокого облачка над степью, не чувствовала зноя, – она была далеко отсюда, где остались мать и братья, ее детские игры и забавы.

На ее проводы собрались многие соплеменники – олхонуты. Пели песни, шутили, состязались в острословии, всем было весело, ей тоже: она всегда любила праздники, а это был ее праздник – в ее честь, в честь ее жениха слагали песни и пышные юролы-благопожелания. Ее сородичи славились веселым нравом, песнями и красавицами девушками. За много дней пути, порой даже с берегов неведомого Байкала, порой от Великой стены – предела царства китайского Алтан-хана, – приезжали к ним за невестами…

Первый день пути прошел незаметно. Она вспоминала прощальный пир, про себя напевала сложенные в ее честь песни, украдкой посматривала на своего жениха. Он был ей по душе, ее Чиледу. Высокий, крепкий, лицо открытое, приветливое; такой, она знала, зря не обидит и в обиду не даст.

Этот день был для Оэлун как бы продолжением праздника. Но вечером, когда они остановились на ночлег и Чиледу велел ей приготовить ужин, она как-то сразу, в одно мгновение, осознала крутую перемену в своей жизни, поняла, что покинула родной нутуг – кочевье – не на день, не на два, навсегда. Ей стало так тоскливо, что, позабыв про ужин, она села на землю, закрыла лицо руками и горько заплакала. Чиледу удивленно заморгал глазами, наклонился над нею, провел ладонью по голове, ничего не сказал. Она не дала воли слезам, вытерла глаза полой халата, стала разводить огонь. Но тоска из сердца не уходила. Кончилась ее беззаботная жизнь. Теперь она должна готовить пищу, шить одежду, седлать мужу коня, править повозкой во время перекочевок…

Чиледу не досаждал ей разговорами, его широкое лицо все время было спокойно-ласковым, в узких бесхитростных глазах светилась участливая улыбка. И она была благодарна ему за эту улыбку, за молчание.

И сейчас, сидя в задке повозки спиной к Чиледу, она ощущала на затылке его взгляд.

Все время казалось, что жених желает что-то сказать, но разговаривать совсем не хотелось, и она сидела не оборачиваясь.

–?Оэлун, – позвал он.

Она слегка повернула голову.

–?Хочешь кумыса, Оэлун?

Только теперь она почувствовала, что от зноя во рту пересохло. Молча кивнула. Чиледу налил в деревянную чашку кумыса из бурдюка, уложенного в повозку ее матерью. Кумыс был теплый и кислый, от него засвербило в носу.

–?Скоро будет Онон, – сказал Чиледу, завязывая бурдюк. – У воды покормим волов и лошадь, отдохнем до вечера. Дальше поедем ночью. И прохладнее, и безопаснее.

В этот день Чиледу все время держал на коленях лук с боевой стрелой, рядом, под рукой, лежал обнаженный меч с рукояткой из рога изюбра.

–?А какая тут… опасность? – без интереса, чтобы хоть что-то сказать, спросила она.

–?Тут кочует худое племя. Мы, меркиты, все время в ссоре с этим племенем. Недавно воевали. Они убили нашего повелителя Тудур-билге, тяжело ранили его сына Тохто-беки.

Чиледу говорил, тревожно вглядываясь в степь. Но кругом не было ни души, только изредка перекликались в чахлой траве суслики.

Вскоре местность стала заметно ниже, а земля не такой сухой и твердой. Впереди, расплываясь в горячем дрожащем воздухе, показалась темная гряда тальниковых зарослей. Волы, почуяв воду, пошли быстрее, конь Чиледу поднял голову, запрядал ушами.

На широкой луговине, в тени кустарника, Чиледу распряг волов, стреножил лошадь. Оэлун села на берегу. На реке вспыхивали слепящие блики, волны тихо всхлипывали у затравеневшего берега. Чиледу присел рядом, притронулся рукой к ее плечу.

–?Не печалься, Оэлун. У нас все будет хорошо, вот увидишь. Род мой не богат и не знатен, но я умею работать и метко стрелять. На Селенге много зверей. Я буду стараться, Оэлун, чтобы тебе жилось не хуже, чем в юрте самого знатного нойона.

Оэлун слушала молча, смотрела в воду Онона. По дну текли, не взмучивая чистой воды, и уносились вниз струйки песка. Неторопливая, раздумчивая речь Чиледу успокаивала. Оэлун попробовала представить свою жизнь там, на берегах Селенги, в кочевьях меркитов, но из этого ничего не получилось, она видела перед собой одно и то же: юрты у светлого озера, окаймленного высокими зарослями камыша, скуднотравые степи с белыми пятнами солончаков – гуджиров – родной нутуг олхонутов.

–?Селенга такая же, как Онон? – спросила она.

–?Много больше. Редкий багатур в силах перекинуть стрелу из лука с одного берега на другой.

Чиледу наломал сухих тальниковых палок, высек кресалом огонь, но тут же и угасил, опасливо оглядываясь.

–?Ты боишься? – спросила Оэлун.

–?Дым далеко виден, – уклончиво ответил Чиледу, нахмурился.

Она чувствовала, что ему не хочется выглядеть в ее глазах трусом, сказала:

–?Обойдемся без огня.

Чиледу упрямо дернул головой:

–?Нет, мы разведем огонь.

Он снова ударил кресалом по кремню.

Над огнем Чиледу растопырил походную треногу тагана, повесил на нее котелок с водой. Все это проделал ловко, быстро, без опасливых оглядок. И Оэлун подумала, что вечное синее небо послало ей хорошего жениха.

Чиледу сбросил с себя халат, сидел на траве голый по пояс, пестрая тень испятнала его смуглую кожу; блаженно улыбаясь, следил за каждым движением Оэлун.

Лошадь, щипавшая траву, неожиданно подняла голову, призывно заржала. Из-за кустов тальника донеслось ответное ржание. Чиледу вскочил, метнулся к повозке, схватил лук и меч, вернулся к огню, подняв Оэлун, толкнул в возок и задернул полог.

Страха у Оэлун не было. Она чуть отодвинула полог, выглянула наружу. На луговину выехал одинокий всадник на белоногой рыжей лошади. На нем был халат из грубой шерстяной ткани, но оружие – кривая сабля, колчан со стрелами – украшено серебром, а седло и уздечка – медными резными пластинками. Оэлун удивило, что обнаженная голова всадника была под цвет масти его лошади – рыжей. Небольшие косички, заложенные за уши, поблескивали так, будто были отлиты из меди. Она еще никогда не видела людей с рыжими волосами. И глаза у него не такие, как у всех людей, – не карие или черные, а серо-зеленые. Может быть, это и не человек? Тогда кто же? Дух добра или зла?

Не спуская настороженного взгляда с Чиледу, всадник напряженным голосом поздоровался. Чиледу ответил невнятно, его руки сжимали лук, готовые в любое мгновение натянуть тетиву.

Всадник, окинув взглядом поляну и, видимо, убедившись, что здесь больше никого нет, успокоился, насмешливо спросил:

–?Чего ощетинился? Откуда такой взялся?

–?Издалека, – буркнул Чиледу, опустил лук, присел к огню.

–?Меркит? – спросил всадник.

–?Это сразу видно. Всякий другой пригласил бы гостя отведать пищи, освежиться кумысом – так велит обычай степняков. Древние обычаи не для вас, заносчивые меркиты?

–?А разве древний обычай велит тебе, гость, приставать с расспросами? – угрюмо проговорил Чиледу. – Садись, я налью тебе кумысу.

Всадник засмеялся.

–?С этого бы и начинал. Но я не буду пить твоего кумыса, меркит. Что ты делаешь здесь, так далеко от своего нутуга? Кто тебя послал сюда? Зачем? – Всадник наклонился, резко отдернул полог и заглянул в возок. – Ого!

Оэлун совсем рядом увидела его удивленные глаза, отодвинулась.

–?Как тебя зовут, прекрасная девушка?

–?Оэлун 1 , – недружелюбно отозвалась она1
Здесь и далее см. Примечания в конце книги.

–?Какое же ты облако! – В широкой улыбке блеснули его белые ровные зубы. – Ты не облако, ты грозовая тучка! А меня, красавица, зовут Есугей. – Он повернулся к Чиледу: – Если это твоя сестра, меркит, видит небо, я готов стать вашим зятем. – Удало подбоченился.

–?Она моя невеста.

–?Невеста?! – Улыбка медленно стекла с его лица, оно стало жестким. – Неве-е-ста… Что ж, вези ее домой. – Еще раз глянул на Оэлун. – Если твой жених когда-нибудь подымет против нас оружие, ты останешься вдовой – знай это. И ты, жених, запомни мои слова!

Он рванул повод, ускакал, ни разу не оглянувшись.

Чиледу смотрел ему вслед, торопливо вытирал потный лоб.

Кое-как перекусив, запрягли быков. Пока собирались, Чиледу все время оглядывался, прислушивался, бормотал: «Будь ты проклят, красноголовый шакал!» Он немного успокоился, когда гряда тальников и жарко блестевшая излучина Онона остались позади.

–?Ты знаешь этого человека? – спросила Оэлун.

–?Я знаю его племя. Во всей степи не найдешь таких задир и забияк, как эти тайчиуты.

–?Почему у него волосы и глаза не черные? У них все такие?

–?Не все. Есть у них один род рыжеголовых. Они считают рыжие волосы и серые глаза знаком своего божественного происхождения. Ты слышала, как он разговаривал со мной? Это не потому только, что тайчиуты побили наше племя. Всех на свете людей эти рыжеголовые считают ниже себя. Как же, они созданы самим небом!

Чиледу сорвал злость на быках – того и другого хлестнул плетью, и на их потных спинах легли темные полосы.

–?Это как – созданы небом?

Взглянув на нее, Чиледу смягчился.

–?От стариков слышал я, что много-много лет назад у владетеля Баргуджин-Токума была дочь-красавица Баргуджин-гоа. Ее взял в жены Хорилтай-мэрген из племени хори-туматов. У них родилась дочь Алан-гоа. Хорилтай вместе с женой и дочерью прикочевал в эти места. Алан-гоа вышла замуж за Добун-мэргена. Добун вскоре умер, оставив молодую жену с двумя сыновьями. Тут-то и начинаются чудеса. Мужа нет, а Алан-гоа рожает одного, второго, третьего сына. «Как же так?» – спрашивают у нее. Алан-гоа рассказывает, что каждый вечер, как только стемнеет и на небе зажгутся звезды, в ее юрту через дымовое отверстие проникает луч света и превращается в светловолосого молодого человека. От него и дети. Наши старики говорят и другое. Не через дымовое отверстие, а через полог юрты, не луч света, а безродный работник Маалих проникал по ночам к Алан-гоа.

Чиледу замолчал, зорко вглядываясь в серо-желтую равнину бескрайней степи.

Глава 2

Оставив Чиледу с невестой, Есугей направился к синеющим вдали холмам. Там он собирался поохотиться на степных птиц. Но предстоящая охота – любимое занятие Есугея – мало занимала его. В мыслях он все время возвращался к внезапной встрече. И дурак же этот меркит! Расположился, как в своем родном нутуге. Надо было отобрать у него и лошадь, и быков, и невесту, а самого заставить пасти стада. Это было бы справедливо. Враг всегда остается врагом. Почему же отпустил его целым и невредимым? Может быть, как раз потому, что этот меркит такой простак и растяпа? Нет, пожалуй, нет. Такие вот харачу никогда не вызывали его жалости и сочувствия. Ни ума, ни отваги. Будь на месте этого меркита он, Есугей, разве позволил бы кому бы то ни было заглядывать в повозку? А какая невеста досталась этому простаку! В память так и врезалось ее лицо: в сумраке повозки сверкают сердитые глаза, а на густых бровях, как роса в траве, блестят капельки пота. Скорей всего из-за нее и не тронул меркита. Но правильно ли сделал? Что, интересно, сказал бы обо всем этом старый Амбахай-хан, его мудрый наставник? Вот уж чего заранее никак не угадаешь. В недавнем сражении с меркитами Есугей пробился к Тохто-беки, молодому сыну вождя врагов. Действуя копьем, а потом и саблей, он нанес Тохто несколько ран. Тот, обливаясь кровью, побежал. Есугей начал настигать его, но лошадь попала ногой в нору суслика, упала. От досады и ярости Есугей чуть не зарубил скакуна. После сражения он старался не попадаться на глаза хану. Но Амбахай сам позвал и сказал:

–?Я вижу, ты очень расстроен, но причин для расстройства нет. Тохто-беки должен занять место своего отца. А битый вождь враждебного племени лучше небитого: лишний раз не захочет с нами драться.

Амбахай-хан, друг и преемник знаменитого Хабул-хана, деда Есугея, на многое смотрит совсем иначе, чем другие нойоны племени. После битвы с меркитами нойоны потребовали, чтобы Амбахай-хан, не медля и дня, двинулся на извечных врагов – племя татар. Есугей тогда думал так же, как все. Меркиты ослаблены поражением и гибелью вождя, пока они оправляются, можно всей силой обрушиться на татар.

Амбахай-хан слушал, никого не перебивал, пощипывал реденький седой ус; у него была привычка всегда пощипывать один и тот же ус, потому другой ус был много длиннее, от этого морщинистое лицо хана казалось перекошенным. Когда все выговорились, он вздохнул.

–?Побеждает врага сильный, извлекает выгоду из победы мудрый. Мудро ли идти сейчас войной на татар? Они знают о поражении меркитов. И рассуждают примерно как вы, и готовятся к встрече с нами. Каков будет исход войны, одному небу известно. Но даже если мы победим – что даст нам победа? Алтан-хана встревожит наше усиление. Он пойдет войной на нас. Нам одним не устоять. Значит, нужно думать не о войне, а о мире с татарами. Я поеду к ним сам, без воинов, и попробую угасить огонь старой вражды.

–?Они убьют тебя! – сказал Есугей.

–?Может быть, и убьют, – грустно улыбаясь, отозвался Амбахай-хан. – Но у нас вряд ли еще будет такой случай установить мир.

С несколькими нукерами Амбахай-хан уехал к озеру Буирнур, месту кочевья татар. Ему давно пора бы возвратиться, но нет ни его, ни вестей о нем.

Лошадь Есугея шла шагом, на ходу пощипывая траву. Солнце перевалило за полдень, но жара не спала, степь была пустынной. Есугей забыл совсем, что он едет на охоту. Мысли цеплялись одна за другую, как звенья цепи, но о чем бы он ни думал, воспоминание о девушке-облаке неясным беспокойством жило в нем. Чем дальше уезжал от тальниковых зарослей на берегу Онона, тем отчетливее становилось это беспокойство. Он уже понимал, что завидует харачу-меркиту.

Есугею давно пора было обзавестись женой. У всех его братьев, даже у младшего, есть жены, а вот ему не повезло. Отец высватал для него невесту в одном из племен, кочующих близ Великой Китайской стены. Но когда пришло время везти невесту домой, на племя напали татары, многих людей поубивали, многих, в том числе его невесту, увели с собой. Потом умер его отец, храбрый Бартан-багатур, потом начались войны, и его юрта до сих пор остается пустой. Оттого он все время пропадает на охоте. Если бы очаг его юрты разжигала такая же красавица, как невеста этого меркита…

Еще ничего не решив, он поднял поводья, круто развернул лошадь и во весь опор помчался домой.

Юрты его племени вольно раскинулись на плоской возвышенности у Онона. Табуны лошадей, пережидая жару, стояли в реке, на берегу лежали овцы. В жидкой тени от молодых березок спали пастухи, возле них сидел облезший пес, тяжело дышал, высунув розовый язык.

Есугей спешился у юрты своего брата Некун-тайджи. Стремительно откинув полог, он переступил порог. В юрте было сумрачно и прохладно. У очага, подвернув под себя ноги, сидели братья – Некун-тайджи и Даритай-отчигин. Должно быть, в выражении его лица было что-то такое, что встревожило братьев, оба молча уставились на него в ожидании. Есугей, смирив нетерпение, присел рядом с братьями, выпил чашку кумыса. Обычай не велит уважающему себя человеку уподобляться суетливой сороке. С медлительной почтительностью обратился к хозяину юрты, старшему по возрасту брату:

–?Все ли благополучно у тебя?

–?Вечное небо покровительствует мне, – так же неторопливо, степенно ответил Некун-тайджи, но вдруг его лицо, толстощекое, румяное, расплылось в счастливой улыбке. – У меня, Есугей, родился сын. Я назову его Хучаром. Хорошее имя, а?

Некун-тайджи весь сиял от радости. А Даритай-отчигин, не только самый младший, но и самый маленький из братьев, коротышка с тонкими, не мужскими руками, жмурил глаза: казалось, он смеется от радости, но Есугей слишком хорошо знал Отчигина – притворяется. Малый рост, слабосильность испортили его характер. Никогда от души не радуется за братьев, только так вот жмурит свои хитрые глаза.

–?Хотите со мной поохотиться? – спросил Есугей.

–?Сейчас, что ли? – Некун-тайджи глянул через дымоход на выбеленное солнцем небо. – Жарко.

–?На кого охота? – Даритай-отчигин всматривался в лицо Есугея, пытаясь понять, чего недоговаривает брат.

–?На дикую козу.

–?Одни поедем? – допытывался Отчигин, все еще не понимая, что на уме у Есугея.

–?Поедем втроем, больше никого не нужно. Но условие – коза мне.

–?А нам? – не отставал Отчигин.

–?Вам по волу.

–?А-а, – протянул Отчигин, кажется, уяснив, на какую охоту зовет брат. – Не опасно? Может быть, поговорим со старшим братом, с Мунгету-Кияном?

–?Вола всего два, – засмеялся Есугей. Поднялся. – Быстро собирайтесь. Если вы не поедете, я отправлюсь один.

Глава 3

Солнце село. Воздух стал прохладнее, но от прогретой земли несло сухим теплом. Запах трав, терпкий, дурманящий днем, стал слабее. Усталые быки еле тащили повозку. Копыта глухо стучали по окаменевшей земле. Оэлун нестерпимо хотелось пить. Как о божественной благодати думалось о глотке холодной родниковой воды. Уже несколько раз спрашивала, скоро ли дойдут до источника. Чиледу каждый раз отвечал, что скоро, но впереди стлалась все такая же ровная степь. Оэлун до боли в глазах всматривалась в ту сторону, где небо, охваченное зарей, смыкалось со степью, надеялась увидеть кусты тальника, метелки камыша или высокую осоку – спутников озер и речушек. Заря догорала, серые сумерки сливались с серой степью. Острые глаза Оэлун заметили впереди что-то темное. Наверное, куст тальника.

–?Чиледу, посмотри.

Чиледу остановил быков. Перестала шелестеть трава под колесами, наступила тишина, наполненная звоном мошки, и в этой тишине рассыпался дробный стук копыт. Кто-то мчался им наперерез. Такой же стук копыт Оэлун уловила сзади и сбоку.

–?Что это?! – Она испуганно прижалась к Чиледу.

Он резко отстранил ее, выскочил из повозки. Звонко тенькнула тетива, и стрела со свистом унеслась в сумерки.

–?Эй, меркит, перестань!

–?Слушай, меркит, внимательно! Сражаться с нами бесполезно – нас больше. Убежать невозможно – наши скакуны свежи и быстры. Если ты еще раз натянешь лук, твое тело завтра сожрут корсаки.

Сумерки сгустились настолько, что Оэлун еле различала темные фигуры трех всадников, маячивших с трех сторон.

–?Мы еще посмотрим, кого первым сожрут корсаки! – с яростью закричал Чиледу.

Есугей засмеялся.

–?У тебя, меркит, в голове как в опрокинутом котле – пусто. Смотри…

Почти у самых ног Чиледу вонзилась в землю стрела, выбив кончиком красную искру. Древко стрелы долго дрожало, издавая звук, похожий на гудение шмеля.

–?Ну? – смеялся Есугей. – Не успеешь глазом моргнуть, как три таких стрелы пробьют твое горло. Теперь слушай дальше. Нам не нужна твоя никчемная жизнь. Садись на коня и убирайся. Девушка вместе с повозкой пусть остается.

Оэлун поняла, что все будет так, как сказал рыжеголовый. Они не уйдут, не отступят. Они убьют Чиледу. Все это было до того невероятным, что казалось дурным сном. Быки, устало вздыхая, хрумкали черствую траву, лошадь Чиледу терлась мордой о повозку. Оэлун хотелось закричать так, чтобы крик ее пронесся над степью, поднял на ноги всех честных воинов и пастухов. Но она не закричала, вылезла из повозки, обняла жениха.

–?Уезжай. Уезжай, мой добрый Чиледу!

–?Куда уедешь? – мрачно спросил он. – Лучше умереть со стрелой в груди, чем в затылке.

–?Ты должен жить, – глухо сказала она. – Я не дам убить тебя.

Лихорадочная отрешенность овладела ею. Она поспешно отвязала лошадь от повозки, подала повод Чиледу, выдернула из ножен, висевших у него на поясе, нож и пошла в степь, к Есугею. Она все делала с необдуманной поспешностью; но так, словно все ее движения были заранее выверены и взвешены.

–?Эй ты, рыжий шакал! Чиледу уедет. Он не боится умереть, но я не хочу его смерти. Слышишь, рыжеголовый грабитель? Если ты убьешь Чиледу, я на твоих глазах перережу себе горло!.. Прощай! – Она оглянулась. – Прощай, Чиледу!

Есугей поджидал ее, опираясь на длинное копье. На его голове тускло поблескивал железный шлем.

–?Я думал, ты всего лишь красавица. А у тебя, оказывается, сердце храброго воина.

Она не видела его лица, скрытого сумерками, но по голосу чувствовала, что Есугей усмехается, и этот насмешливый голос был ненавистен ей. Она остановилась в двух шагах от него, прислушиваясь к звукам за своей спиной. Скорей бы Чиледу уехал. Еще немного – и она не выдержит непосильного напряжения.

Оэлун не заметила, как Есугей поднял копье. Внезапно ударив древком по руке, он вышиб нож. Его сильные, с твердыми ладонями руки стиснули ее, зажали рот. Все это он сделал так стремительно и внезапно, что Оэлун даже не сопротивлялась.

Подняв ее в седло, он что-то крикнул и погнал лошадь в степь. Тут только Оэлун опомнилась. Она билась в его руках, царапалась, кусалась. Есугей, ругаясь, положил ее поперек седла, стянул ремнем руки за спиной. Голова Оэлун свесилась к потному брюху лошади, волосы волочились по траве. Беспомощная, теряя сознание, она, как о высшей милости, молила небо и духов-покровителей о смерти.

Великолепное историческое полотно

Замечательный исторический роман Исая Калашникова «Жестокий век» рассказывает о судьбе Тэмуджина (Чингисхана) от рождения и до последних минут жизни. Автор говорит не только об истории завоевательных походов полководца, но и раскрывает его характер, анализирует внутренний мир, истоки стремлений Чингисхана. Ведь не рождаются дети жестокими завоевателями, их делает такими нелегкая жизнь. Не каждый раб может стать великим ханом Монгольской империи, не каждый может научиться прощать предателей и давать им второй шанс, не каждый способен создать империю, начав с одного шатра. Героев подстерегают опасности и неудачи, их жизненный путь тернист, но каждый, будь то Чингисхан, нойон, нукер или простой раб, проходит свой путь с честью, ведь «Жизнь – текучая века. На поверхность выскакивают и лопаются пузырьки. Но не они двигают течение. Человек – пузырек на воде». А значит, каждый пузырек должен просто выполнить свою задачу, никого не виня в своих неудачах, ведь он не в состоянии изменить ход мироздания.

Действительно жестокий век, время, когда человеческая жизнь не была ценной, когда сильнейший одним взмахом руки решал судьбы целых поселений, когда ради мимолетной ласки сильного предавали родных, когда власть можно было удержать только силой и кровопролитием… Роман страшен в своей откровенности, но что поделаешь, ведь в то время и жизнь была такой - «жестокость к врагу – милосердие к ближним». И это было оправдано, не нападешь первым, предотвращая беду, значит рано или поздно вырежут весь твой род в погоне за богатством/пастбищем/конем/женой...

«Жестокий век» - это не просто исторический роман, героический эпос и семейная сага, – в некотором роде произведение представляет собой учебник жизни, который буквально можно для себя разобрать на цитаты. Здесь есть и наставления юношеству, и разбор ошибок, совершенных, казалось бы умудренными жизнью людьми. Но все проблемы, с которыми сталкиваются герои, так или иначе связаны с «нечистыми страстями», список которых огласил автор устами персонажа-китайца: «Шесть нечистых страстей лишают человека покоя: любовная страсть, ненависть, гордыня, невежество, ложные взгляды и сомнение». Вокруг этих страстей и вращается жизнь кочевников, они и толкают на необдуманные поступки, они стирают с лица земли многочисленные родЫ и народности.

Язык произведения красивый и образный. Огромное количество героев не смешивается в безликую толпу, а напротив, каждый имеет свой, выделяющийся голос, своё лицо. Прекрасный роман – захватывающий, искренний, живой.

Оценка: 10

Книга замечательная!

Исай Калашников очень точно и, возможно, даже дотошно подошёл к исторической канве повествования - все значимые повороты биографии Тэмуджина (Темучин, Темучжин, монг. Тэмүжин) из рода Борджигин, ставшего впоследствии Чингисханом, в романе отражены с нужной степенью достоверности и соответствия официальной биографии. Т.е. тут подвохов нет, с историей всё в порядке.

Наиболее значимым и интересным мне показалось последовательное сопровождение автором внутреннего мира Тэмуджина. Мы сводим своё знакомство с будущим Великим ханом ещё когда его самого нет и в помине - роман начинается с

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

похищения будущим отцом Тэмуджина Есугеем его матери Оэлун.

Такое начало романа оправдано вдвойне - во-первых, мы сразу погружаемся в историю родительской семьи Чингизхана, а во-вторых, оказываемся в самой гуще нравов монгольской действительности, которыми жили монгольские кочевые племена в конце XII века от р.х. И по мере взросления Тэмуджина мы всё больше и больше узнаём о суровых обычаях и фактически нормах жизни в монгольской степи. Ну и заодно получаем богатейший фактологический материал для понимания психологического портрета будущего Великого хана. По сути можно перефразировать русскую пословицу и получить на выходе «Или хан, или пропал».

Тэмуджин по мере взросления закаляется в противостояниях с многочисленными недругами и даже личными врагами, выкручивается из самых сложных жизненных коллизий, и сила его духа такова, что каждый раз он выходит из этих реальных или чисто военно-политических схваток и сражений победителем, каждый раз он в конце-концов выворачивает самое неудобное и порой едва ли не пагубное своё положение на пользу себе. Однако его амбиции простираются значительно шире личного богатства и благополучия, и потому Тэмуджин всё больше обретает военно-политический вес и всё больше народов склоняются к повиновению ему и его племени и роду.

Пересказывать ход исторических событий и биографических сведений нет смысла, лучше всего прочитать всё это в романе, потому что Исай Калашников сделал это отличным литературным стилем: богатый образный язык, череда чисто повествовательных моментов и эпизодов с проникновениями внутрь мыслей и чувств героев и персонажей романа делают книгу богатой и достоверной ещё и не только с позиции совпадения с официальными историко-биографическими сведениями, но и с психологической стороны тоже.

И знаете, после прочтения романа я понимаю монголов, поставивших Великому монгольскому хану памятник и почитающего Чингисхана как великого монгольского правителя.

Да, пожалуй, соглашусь и с нью-йоркским журналом «Тайм», объявившем в 2000 году Чингисхана человеком тысячелетия...

Оценка: 10

Это была самая крупная империя, включавшая в себя самую большую в мировой истории смежную территорию. Она простиралась от современных Польши на западе до Кореи на востоке, и от Сибири на севере до Оманского залива и Вьетнама на юге.

Осенью 1206 года в месте, где берет свое начало река Онон, у подножия хребта Хэнтэй, на курултае был выбран Великий хан всех монголов. Им стал Тэмуджин, сын Есугея-багадура и Оэлун, отважный воин, одержавший множество побед, и не раз обманувший смерть. Чингисхан (имя которое он присвоил себе лишь в 51 год) величайший завоеватель в мировой истории. Он вошёл в нее как предводитель монголов (годы правления 1206–1227), несущихся из степей, который покорил величайшие цивилизации с помощью одной только кавалерии и собственной хитрости. Он гениальный полководец, но жестокий и беспощадный тиран. Он разрушал целые города, убивал людей тысячами и ответственный за гибель примерно 40 миллионов человек. Он безжалостный варвар заработавший репутацию кровожадного воина и провидца, политика и убийцы. «Самая большая радость... в том, чтобы пригнуть к земле врага, захватить все, что у него есть, заставить его женщин рыдать и обливаться слезами, в том, чтобы сесть на его откормленного коня и превратить животы его любимых жен в постель для отдыха»... Но он был не совсем безжалостен. Он предпочитал побеждать без боя, просто используя свою репутацию, так что он всегда давал своим врагам шанс сначала присоединиться к своей империи. Приказ великого монгола был прост - присоединиться к нему или умереть. Великая личность правителя Золотой Орды до сих пор остаётся загадкой для многих историков, однако эта потрясающая биографическая драма проливает свет на многие подробности из жизни самого известного и талантливого вождя всех времён и народов. Человека, которому доверяли, любили и боялись. Человека, обладающим лидерскими качествами и неукротимым стойким боевым духом.

Перед Вами историческая эпопея в двух частях о прошлых событиях на закате ХII (гонимые: ок. 1154 - весна 1196; история выживания и становления Тэмуджина, будущего Чингисхана) и заре XIII (гонители: 1198 - осень 1227; история завоевательных походов и создания империи Чингисхана) веков, о людях вершивших ее и народах переживших все это, о тех людях, которые оставили свой неизгладимый след на земле. Мы проходим весь путь восхождения к власти и жизнь легендарного Чингисхана (ок. 1155 или 1162 - 25 августа 1227): становления личности, мотивация его поступков, сомнения, размышления от маленького мальчика Тэмуджин, к «Великому», грозному и могучему, который сам когда-то был рабом хана…

Предлагаю окунуться в эпическую сагу, вернувшись к истокам, когда было положено начало для масштабных захватнических войн в то неспокойное жестокое время, как с монгольской стороны все было устроено. Это психологический роман о борьбе за власть и разрушении личности путем усиления степени мстительности, злости и жестокости, перед нами жизнь, обычаи, традиции монголов - истории монгольского народа, родителей и семьи будущего завоевателя - Сотрясателя Вселенной. На глазах читателя происходит разрушение личности. Мстительность и злоба, которая с годами проявляются все острее. Желание стать единственным правителем вселенной толкает к новым и новым кровавым завоевательным походам. Населив роман многими героями, писатель значительное место отвел людям из народа, ярко показал страдания, которые принес им жестокий век, и в то же время подчеркнул их силу, их волю к свободе и к созиданию, широко раскрыв нравы, обычаи и характеры людей проживающих на данных территориях.

«Восемь веков прошло с тех пор, как в монгольских степях появились гордые и смелые племена кочевников. Эти люди на своих неутомимых лошадях перемещались по бескрайним степям в поисках лучших пастбищ. Но племен становилось все больше, и тесно им стало в степи. Начали монголы вести междоусобные войны и захватывать все большие пространства. Среди монгольских племен было множество родов, живших обособленно один от другого. В каждом роде царили свои законы. И часто воевали представители родов друг с другом: «Племена кидаются друг на друга, как голодные собаки» и часто гибли правители от рук врагов, но «Местью ничего не исправишь. А жить прошлым – значит уподобиться лошади, скачущей вокруг столба коновязи: как ни бежит, остаётся на одном месте»... Не он ищет войну, она ищет его. И так будет всегда, пока мир не покорится одному владетелю. «Но какой бы длинной зима ни была, за ней следует весна... все на свете, достигнув вершин, возвращается к прежнему своему состоянию».

Приятного чтения!

PS: «Эпический роман «Жестокий век», который оставил нам Исай Калашников, - это красивый и необычный слог, множество доселе неизвестных исторических фактов, глубокие и характерные герои и захватывающие сюжеты. Он описывает великие события, которые оказали громадное влияние не только на судьбу монгольского народа, но и на судьбы других государств. Автор на примере одного человека показывает, насколько одновременно, человек силен и слаб во все времена. Читайте книгу «Жестокий век» Исай Калашников и погружайтесь в тайны мировой истории».

Оценка: 10

Сильно написанный и « жестокий» роман. Жестокий по ассоциации с названием, да и как так не назвать, если это было время объединения монгольских племен под жесткой рукой того, кого потом назовут Чингиз- хан. Когда его читал, понимал второй раз окунутся в дебри истории и названия племен, народностей вряд ли смогу.

Причем в отличии от Яновского « Чингиз-хана « она значительно более подробна и достовернее. Чем не грешит эта книга так это очернением. Да Чингиз-хан был жесток, но автор не сделал его этаким демоном во плоти. Это был человек своего времени и на своем месте. Деспотичен, жесток, властен - но без него не было бы объединения монголов и в историю не вошло бы монгольское иго, падения Китая, Средней Азии, Кавказа, Руси и стран Восточной Европы. С его жесткой руки началось то время, которое в истории назвали « Жестокий век».

Оценка: 8

Роман хорош прежде всего тем, что, несмотря на название (хотя и в нем «жестоким» назван век в целом), автор не особо ведется на разного рода «черные легенды» о Чингис-хане и монголах в целом, каковых легион.

Типа «уничтожения целых народов» (каких? даже его кровников-татар порубили не всех или может, кому-то жалко тогдашних террористов-исмаилитов?), «невероятной жестокости» (что было необычного для 13 века?), «тысячах туменов саранчи» (Калашников называет реальные числа воинов и акцентирует внимание на том, что и Цзинь, и Хорезм имели преимущество) и так далее.

Все это идет во многом от европейских историков, которым элементарно завидно, что великие дела в ту эпоху вершились на Востоке, а борьба пап с императорами и крестовые походы напоминали возню в песочнице. А скажи им, что Чингис по масштабу превосходит Цезаря и Карла Великого - заколдобятся...

Монголы побеждали за счет нетипично четкой для феодальной эпохи структуры власти, закона и армии, а также важнейшего для того времени козыря в виде веротерпимости. Религия тогда стояла выше национального самосознания, и то, что монголы признавали всех богов, привлекало к ним больше, чем к правителям типа Кучулука или крестоносцев.

Поэтому объективен авторский взгляд на Чингиса как прежде всего политика, который аккумулировал энергию народа для решения актуальной задачи единения степи (Калашников последовательно показывал, что свары нойонов людей достали) и дальнейшие войны вел во многом «по инерции». Что поделать, сила кочевника - в движении!

Также очень хорошо показано, как власть меняет человека даже против его воли. Чингис может взять в жены любую красавицу, но прежние друзья становятся все дальше и даже сыновья не могут их заменить. Одиночество - его трагедия как правителя, как и невозможность обеспечить себе вечную жизнь, о чем ему поведал китайский мудрец.

Кстати, в мудром Китае с именем Чингис-хана и династии Юань связывают не некое «иго», а результат - окончательное объединение страны, что было, безусловно, благом. Перед монголами были царства Цзинь, Сун и Ся, которые еще и воевали между собой, а после Китай не распадался вплоть до Второй мировой.

Тут еще упоминают Яна, его книги по теме неплохи, хотя штампов там побольше, да и самого Чингиса маловато. А вот в книге Л.Гумилева «Древняя Русь и Великая Степь» есть очень интересный анализ «Сокровенного сказания» и других источников. Если кому-то интересны подробности биографии Тэмуджина - самое то.

Оценка: 9

страшный монгольский каган, половину обитаемого мира поставивший под свой туг, не дает покоя писателям уже не первый век.

даже люди, чья историческая память никак не связана с Чингисханом и его деяниями, часто бывают заворожены этой фигурой, потому пишут про великого полководца и французы и американцы.

но кто напишет про уроженца южной Сибири лучше, чем бурят?

конечно, при условии, что бурят наделен литературным даром и исторически подкован?

в Исае Калашникове сошлись все три условия.

писатель досконально изучил историю жизни Чингисхана, связанные с ним легенды и предания.

а еще он знал степь.

в юности трудившийся пастухом, живший в тех же самых местах, где разворачивалась почти тысячу лет назад кровавая история становления Потрясателя Вселенной, Калашников сумел сделать далекий, в общем-то чуждый для большинства своих читателей мир, таким настоящим, таким одушевленным и овеществленным, что в него не просто веришь, в нем начинаешь жить.

мы узнаем, как пахнет раскаленная солнцем бесконечная равнина и как заливаются в синем небе птицы, и как искать укрытия от пронизывающих ветров в тени гор, как не замерзнуть в буран, как добывать съедобные растения, если ты брошен на погибель...

перед читателем долго будет разворачиваться панорама жизни Великой Степи.

как жили ее обитатели, что ели, что пили, как говорили с другом и как с врагом, чего боялись и что ненавидели.

и как воевали, убивали, грабили, изводили под корень, равняли по тележную чеку, заковывали в дубовые канги, варили живьем в котлах, рвали конями, ломали хребты.

общий сюжет романа следует «Сокровенному сказанию монголов», и биография Темуджина/Чингисхана не несет никаких авторских откровений в смысле сюжета, но повествование, сочное, насыщенное деталями, изложенное живым, но чуть несовременным языком (между собой герои и вовсе говорят стилизовано, сплошь начиная свои речи с поговорок, загадок, аллегорий, торжественных вступительных фраз и тп.) затягивает и не оставляет никаких сомнений что «все было именно так».

Калашникову совершенно веришь, когда он пишет, что Ван-хан считал Темуджина своим сыном по духу, Джамуха был своего рода романтиком героической старины, Даритай - всплескивал ручками, Чиледу не тронул доставшуюся ему в жены молодую женщину-пленницу, Боорчу не обходился без присловья «когда я был маленьким, моя бабушка говорила мне», и что у Темуджина был такой не то друг, не то слуга Хо, который потом служил переводчиком в китайской администрации.

герои кажутся совершенно живыми, а из-за продолжительности книги с ними сживаешься, и они становятся если не родными, то уж точно хорошо знакомыми.

есть в книге, особенно в первой ее части - «Гонимых» некоторая монотонность, определенное однообразие сюжетных поворотов.

нойоны и ханы беспречь заключают вечные договора, которые нарушают уже через год, люди то попадают в плен, то сами становятся пленниками.

один хан разбил другого, и забрал его людей и кочевья.

третий хан разбил его, и забрал его людей и кочевья.

первый заключил союз со вторым и разбил третьего, и забрали они его людей и кочевья.

нойоны откочевали, вернулись, откочевали снова и снова вернулись.

а простолюдины все мнут кожи, валяют войлоки и пасут овец.

такова жизнь.

такой она была сотни лет до Темуджина, и такой же оставалась сотни лет после него.

Великая Степь с ее суровой природой и жестокими людьми, едва ли не главный герой книги, порой оттесняющий в сторону самого Темуджина, и в этом есть определенная историческая справедливость - хан был великим человеком, но совершенное им не было бы возможно, не опирайся он на дремавшую до этого дикую силу и жестокость Степи.

выходит так, будто бы парень по молодости хлебнул горя и оттого сердцем очерствел.

почему-то думается, что сжиравший его огонь честолюбия и властолюбия был много сильнее, иначе так и закончил бы он жизнь нойоном племени, даже сумев подняться из рабов.

и в рабство Темуджина обратили не потому, что «не любили», а за убийство старшего брата, которого они с «человекоядцем» младшим Хасаром зарезали, когда им было лет 12-13.

да мир его жесток, и веселый Джамуха варит пленников в котлах заживо, симпатичный Кучулук свергает тестя, распинает мусульман на воротах мечети и убивает, не моргнув глазом, жену.

но так было всегда, Чингисхан же стирал с лица земли целые народы, и тем вошел в историю.

не каждый до того очерствеет сердцем, если его заставят мять кожи.

и Субудая, лучшего ханского полководца, а возможно и лучшего военачальника всех времен, в книге как будто нет, хотя он там и есть...

но так критиковать можно, только если готов написать книгу не хуже, а это вряд ли кто-то сделает.

во второй части, когда Темуджин становится Чингисханом и начинает свои походы, навсегда изменившие мир, темп действия ускоряется, если раньше целые главы уходили на рыбную ловлю или изготовление стрел, то сейчас за главу рушатся две-три древние твердыни, чьи властители недооценили «дикаря из степей».

действие начинает пересекаться с трилогией Яна и оттого яркость восприятия чуть теряется, трудно читать о тех же событиях, изложенных чуть иначе, с участием других вымышленных героев.

но тем, кто «Нашествие монголов» месяц назад не читал, это пересечение не покажется недостатком.

Чингисхан стареет, становится все более жестоким, боится смерти...

смерть придет за ним так же, как и за всеми, и уравняет отмеченного Небом с людьми обыкновенными.

но у юрты Джучи уже играют в игру «хан и данники у его ног» два сына - Орду и Бату.

и еще многие века жизнь множества народов будет зависеть от воли ханов из войлочных юрт.

большая и жестокая книга о великом и жестоком времени и о великом и жестоком человеке.

несколько старомодная, порой тяжеловесная, порой слишком уж ударяющаяся в этнографию.

но ничего лучше про монголов я не встречал.

книга закончилась, но с ней некоторое время еще живешь, и видишь - выжженная солнцем, иссушенная ветрами равнина, которой нет конца.

и от края до края идет войско, тумен за туменом.

низкие лохматые кони, туго натянутые луки, кривые мечи, копья с крюками.

звериный оскал на скуластых, тоже опаленных солнцем и ветрами лицах.Конечно же, такой резкий взлет - от «корней судун» до ханского величия - прямо-таки просится в роман. И Исай Калашников с удовольствием использует открывшуюся возможность сплести длинное повествование об унижении и власти, о дружбе и предательстве. Нет, не одно повествование - в его романе уживается множество историй, переплетенных в сложный узор. В центре внимания, конечно же, путь Темучина - Чингисхана. Главный герой меняется, проходя путь от обездоленного юнца, заносчивого и трусоватого (чего уж греха таить!), до безжалостного правителя степной империи. На своем опыте он постигает чеканные макиавеллистские максимы: «Не родство, не дружба удерживают людей под одной рукой. Страх. Всели страх в сердце человека, и он твой раб. Страх заставляет покоряться и повиноваться. Кто не боится тебя, тот становится твоим врагом». Следить за процессом было крайне познавательно.

Но и боковые линии не менее интересны. Сюжет создания нового государства вовлекает в свой водоворот многие жизни: веселого болтуна Тайчу-Кури; бежавшего из степей пленника-китайца Хо; высокородного нойона, темучинова побратима Джамуху; и даже самого «пресвитера Иоанна» - кереитского хана-христианина Ван-хана. Из этой компании Тайчу-Кури наиболее симпатичен, с его-то жизнерадостным и мудрым стоицизмом: «Если меня ругают, я всегда говорю себе - хорошо, что не бьют, когда бьют - хорошо, что не ломают кости, а ломают кости - хорошо, что в живых оставляют. Так говорю себе и всегда доволен бываю. Пока жив, все можно пережить и наладить». Столь же интересен, хотя и совсем не симпатичен, шаман Теб-тэнгри, этакий степной Ришелье. Без него не бывать бы Темучину Чингисханом! Внимание привлекает и Джучи, который здесь фигура трагическая, «кукушонок» среди чингизидов. А вот Ван-хан и особенно Джамуха очень уж подходят под описание, данное циничным флорентийцем: «неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману»... Но и они - не опереточные злодеи, психология предателя Джамухи прорисована так же тщательно, как и у центрального персонажа.

Роман объёмом до 900 страниц делится на три неравные части. Первая треть – история степного княжича, несправедливо лишённого наследства и всеми способами возвращающего прежнее положение. Следующая часть, около половины текста – история степной междоусобицы, создания единой Монголии. И только последние 100-150 страниц – книга войн. Здесь автор иногда сбивается на скороговорку.

Сильная сторона романа – развитие характеров. Меняется не только Тэмуджин, меняются практически все заметные персонажи. Много очень сильных эпизодов. Жёсткость без чернухи и натурализма. Умение пройти по границе между архаизмом и модернизацией. Это мало кому удаётся. Герои понятны, хотя их никак не принять за наших современников. И точное следование истории. Максимум, что позволяет себе автор – даже не замолчать, а замять некоторые события. Замяты эпизоды с убийством брата Тэмуджина, с вероятным пребыванием молодого Тэмуджина в Китае, смягчена история с геноцидом татар. Ну, это право автора.

Почему именно Тэмуджин стал Чингисханом? Умный, сильный, хитрый, жестокий человек. Но были среди его соперников люди не менее умные и жестокие. Хороший полководец. Но были в степи полководцы просто блестящие, и многие из них добровольно подчинились Тэмуджину. Прежде всего, он был гениальным организатором. Умел поставить каждого на самое подходящее место и дать нужную задачу. Умел правильно говорить с каждым, от пастуха до князя. Умел доказать необходимость тотальной дисциплины и проследить за её соблюдением. Потом многие пожалеют, увидят, что выгод от тотального подчинения меньше, чем неприятностей, но будет поздно. Вместо Тэмуджина над ними уже будет Чингисхан.

А если бы у Тэмуджина ничего не получилось? При всех его способностях шансы были ничтожны. Тогда никто из его соперников не смог бы объединить Степь. Добрый и порядочный Тогорил, беспокойный Джамуха, оплывший от жадности Таргутай, успокоенный собственной мощью Таян-хан – никто из них не смог бы и, прежде всего, не захотел. У них другие цели в жизни. Продолжались бы вялые междоусобицы и периодические набеги на соседей. Остались бы в живых десятки миллионов китайцев, тангутов, чжурчженей, хорезмийцев, персов, половцев, русских, венгров, вьетнамцев, яванцев, японцев, и так далее, страницы на две. Ну, кто-то погиб бы в других войнах, но большинство бы уцелело. Да и сама Монголия не потеряла бы почти всех взрослых мужчин в трёх поколениях. Читая роман, Тэмуджину по большей части сочувствуешь, но лучше он бы споткнулся в самом начале.

Оценка: 9

Жестокий век (Гонители)

Исай Калашников
ЖЕСТОКИЙ ВЕК
Исторический роман

КНИГА ВТОРАЯ
ГОНИТЕЛИ
В стяжательстве друг с другом
состязаясь,
Все ненасытны в помыслах своих,
Себя прощают, прочих судят строго,
И вечно зависть гложет их сердца,
Все, как безумные, стремятся
к власти.
Цюй Юань
(340-278 гг. до н. э.)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Притихла степь. Грохот боевых барабанов не поднимает с постели, не гудит земля под коньками конных лавин, тучи шелестящих стрел не заставляют гнуться к гриве коня. Долгожданный покой пришел в кочевья.
Шаман Теб-тэнгри говорил Тэмуджину, что мир установлен соизволением неба. Который год подряд зимы малоснежны, без губительных буранов, ранние весны без страшных гололедиц - джудов, летнее время без засух и пыльных бурь-густы, сочны поднимаются травы, хорошо плодится скот, и у людей вдоволь пищи. А что еще кочевнику нужно? Когда он сыт сегодня и знает, что не останется голодным завтра, он тих и кроток, в его взоре, обращенном к соседним нутугам, не вспыхивает огонь зависти.
Нукеры Тэмуджина праздновали свадьбы, устраивали пиры в честь рождения сыновей, харачу катали войлоки для новых юрт, нойоны тешили душу охотой, и никто не хотел помышлять ни о чем другом. Так было и в других улусах. Еще совсем недавно, соблазненные шаманом, к Тэмуджину от тайчиутов бежали нукеры, но теперь этот приток силы иссяк. В стане тайчиутов, раздобрев, люди не желали браться за оружие, не хотели смут, им теперь был угоден и Таргутай-Кирилтух.
Однако Тэмуджин думал, что не в одной сытости дело. После того, как они с Ван-ханом растрепали татар, главные враждующие силы уравнялись. Ни меркиты Тохто-беки, ни тайчиуты Таргутай-Кирилтуха, ни Джамуха, собравший вокруг себя вольных нойонов, ни кэрэитский Ван-хан, ни он со своим разноплеменным ханством - никто не сможет одолеть в одиночку другого. Но стоит кому-то ослабнуть... Непрочен этот покой. Обманчива тишина.
А пока идут дни, похожие друг на друга, как степные увалы, складываются в месяцы, смотришь, и год пролетел, за ним другой, третий. Тэмуджин стал отцом четырех сыновей. Все черноголовые. Это его мучило и тревожило: неужели никто из них не унаследует улуса? Почему? Еще не родился настоящий преемник? Или падет его ханство? Как угадать, где зреет беда?
Тэмуджин сейчас думал как раз об этом. Он только что вернулся с охоты на дзеренов. Скачка по степи под палящим солнцем утомила его. Босой, голый по пояс, лежал на войлоке в тени юрты. От Онона тянуло легкой вечерней прохладой. На краю войлока, распаренная, с капельками пота на лице, сидела Борте, баюкала на руках младшего сына, Тулуя. Сыновья постарше, Чагадай и Угэдэй, втыкали в землю прутья, обтягивали их клочьями старой овчины получались юрты. Бабки превратились у них в стада и табуны, чаруки - в повозки. Старший, Джучи, и приемыш матери татарчонок Шихи-Хутаг плели из тонких ремешков уздечки для своих коней. Не игрушечных, настоящих. Конечно, кротких, смирных, но настоящих. Каждый монгольский мальчик в три года должен сидеть в седле, в шесть - уметь метко стрелять из детского лука.
У пухлогубого, коренастого, как Борте, старшего сына был добрый нрав, открытая душа. Любимец и баловень нукеров, к нему сын относился с тайной боязнью. Будто чувствовал, что в сердце отца нет-нет и возникнет едкое, как солончак-гуджир, сомнение - сын ли? В такие минуты он становился холоден, груб с мальчиком, тот, ничего не понимая, моргал круглыми карими глазенками, искал случая, чтобы удрать подальше. Но сомнение проходило, Тэмуджину становилось стыдно, заглаживая свою вину перед мальчиком, он брал его на охоту, в поездки по дальним куреням. Оба были в это время счастливы, но даже и тогда Джучи не открывался перед ним до конца, в его глазах все время жила настороженность - вдруг все кончится и отец снова станет непонятно-жестким... Тэмуджин свои сомнения старался прятать от людей, особенно от Борте. Всегда ласковая, уступчивая, способная понять любую боль и унять ее, она, когда дело доходило до разговора о меркитском плене, теряла всякую рассудительность, голос ее срывался на крик. Однажды сказала прямо:
- Меркитский плен не мой, а твой позор! Неужели до сих пор не понял?
Понять то это он понял. Только что с того!
К юрте подошел Тайчу-Кури, снял с плеча кожаный мешок, смахнул со лба испарину.
- Хан Тэмуджин, я принес тебе подарок. - Присел перед мешком на корточки, достал пучок стрел, покрытых блестящей красной краской. Видишь, какие красивые! Никто тебе таких стрел не сделает. Древки я выстрогал из дикого персика, оперение сделал из крыльев матерого орла, наконечники калил в масле и затачивал тонким оселком. Было у меня немного китайской краски - покрыл их сверху. Это не только для красоты. Такая стрела под любым дождем не намокнет, не отяжелеет, даже в воду положи, вынешь - так же легка и звонка.
Тэмуджин перебрал стрелы. Тайчу-Кури не хвастал, стрелы были хороши.
- С чего ты вздумал мне подарки делать?
- Ну, как же, хан Тэмуджин!.. Мы с тобой родились в один день, я рос в твоей одежде...
Борте засмеялась.
- Ты не считал, в который раз рассказываешь про это?
- Я всегда буду рассказывать.. А что, не правда? Еще мы вместе с ним овчины мяли. И он меня стукнул колодкой по голове.
Тэмуджину тоже стало смешно.
- Худо, кажется, стукнул! Надо было лучше, чтобы болтливость выбить. Твой язык мешает тебе стать большим человеком. Посмотри, кем были Джэлмэ и Субэдэй-багатур? А кем стали? Ты не думай, что приблизил я их только потому, что вместе с ними ковал железо... говорил бы ты поменьше, и я сделал бы тебя сотником.
- Зачем мне это, хан Тэмуджин! Я и своей Каймиш править не могу. Куда уж мне сотню! Не воин я, хан Тэмуджин. Вот ты правильно сделал, что Чиледу возвысил...
- Это меркит, что ли?
Нежданно сорвавшееся слово <меркит> вернуло к прежним думам.
А Тайчу-Кури достал из мешка детский лук, тоже покрытый лаком.
- Твоему старшему. Джучи, иди-ка сюда.
Мальчик взял лук, натянул тетиву, прищурив левый глаз и чуть откинув голову. В этом движении головой, в прищуре глаза он увидел что-то от Хасара, когда тот был таким же маленьким, и сердце радостно толкнулось в груди: мой сын, мой! Привлек его к себе, понюхал голову.
- Тайчу-Кури сделает тебе и стрелы. Такие же, как мне.
- Таких не сделаю. Красок больше нет. Пошли человека к кэрэитам. У них часто бывают и тангутские, и китайские, и сартаульские" купцы.
[" Сартаулами монголы называли мусульман.]
- Пошлю. Краски у тебя будут.
Сын спросил у Тайчу-Кури:
- Еще один лук можешь сделать? Для Шихи-Хутага.
Татарчонок через плечо Джучи разглядывал лук. Круглое лицо с утиным носом смышленое, в глазах любопытство, но не завистливое. Хороший парень, кажется, растет.
- Сделай, Тайчу-Кури, лук и для Шихи-Хутага... Ну и скажи, какой подарок хочешь получить сам? Думаю, не зря же меня умасливаешь, а?
- Хан Тэмуджин! - с обидой воскликнул Тайчу-Кури. - Мне ничего не надо. Меня кормят и одевают мои руки. Люди стали жить хорошо, хан Тэмуджин. Посмотрю на своего сына, на чужих детей - толстощекие, веселые. Посмотрю на свою жену, на чужих жен - довольные. Посмотрю на мужчин каждый знает свое место. Если все делаешь, как надо, никто тебя не обругает, не ударит. Ложишься спать и не боишься, что ночью тебя убьют, а жену и детей уведут в плен. Мы часто разговариваем об этом с Чиледу. И мы думаем - хорошую жизнь всем нам подарил ты, хан Тэмуджин. А что могу подарить я, маленький человек? Только стрелы. Потом я сделал лук своему сыну Судую и подумал: а кто подарит лук сыну нашего хана?
Тайчу-Кури посматривал по сторонам - видит ли кто, как он хорошо говорит с ханом? Его простодушное лицо расплывалось от удовольствия. Забавный... Его болтовня ласкает слух. И легким облаком плывут благие думы. Но не долго. Облако незаметно уплотняется, становится точкой... Его ханство сшито, как шуба из кусков овчины, из владений нойонов - Алтана, Хучара, Даритай-отчигина, Джарчи, Хулдара. Обзавелись семьями братья, выделил им скота, людей - тоже стали самостоятельными владетелями. Подарил людей Мунлику и его сыновьям, и теперь они живут отдельным куренем, а все, что есть в курене, считают своим. Когда-то, повелев нукерам выдать табунами, юртами, повозками, воинами всего ханства, он думал, что сумеет урезать самостоятельность нойонов, но из этого ничего не выходит, сейчас нукеры ведают лишь тем, что принадлежит ему самому, нойоны же чинят всякие преграды, ревниво оберегая свою власть, и нет сил сломить тихое упрямство. Не будешь же казнить всех подряд... Война с татарами вознесла его над другими, а несколько лет покоя снова уравняли его со всеми. Только считается, что он хан, а если разобраться, всего лишь один из нойонов...
- Тэмуджин, посмотри, какие гости приехали к нам! - сказала Борте.
У коновязи спешивались всадники. Среди них он узнал брата Ван-хана Джагамбу. Давно из кэрэитских кочевий не приезжал никто. Видно, что-то важное затевает неугомонный Ван-хан, если послал Джагамбу. Нацелился на кого-нибудь? На тайчиутов? На меркитов?
Лицо Джагамбу было серым от усталости. Не ожидая приглашения, он сел на войлок, ослабил пояс, расстегнул воротник мокрого от пота халата.
- Большая беда, хан Тэмуджин... На улус брата напали найманы. Они свалились на нас, как горный обвал. Брат даже не успел собрать воинов. Где он сейчас и жив ли, я не знаю. Его место занял Эрхе-Хара.
Борте перестала покачивать Тулуя, он заворочался, захныкал... Она передала его Джучи, шепотом приказала отнести в юрту бабки Оэлун. Тайчу-Кури, пятясь задом, сполз с войлока, стал в стороне, огорченно цокая языком. Тэмуджин сердито махнул рукой - исчезни с моих глаз!
- А Нилха-Сангун жив?
- Он был со своим отцом. О нем я тоже ничего не знаю. - Широким рукавом халата Джагамбу вытер грязную, потную шею.
Тэмуджин медленно осознавал эту неожиданную и грозную новость. Если на месте Ван-хана утвердится его изгнанник брат, кэрэиты из надежных друзей превратятся в непримиримых врагов.
- Ты бежал с этими нукерами?
- Нет. Мой курень стоял на самом краю наших нутугов. Я не стал ждать, когда придут найманы. Снялся и с семьей, со скотом, со всеми своими людьми откочевал в твои владения.
- Эрхе-Хара будет искать тебя? - не скрывая озабоченности, спросил Тэмуджин.
- Не знаю. Скорей всего нет. Эрхе-Хара нужен не я, а наш старший брат.
- И что вы за люди! Единокровные братья, а договориться не можете...
Джагамбу посмотрел на него так, словно не понял сказанного.
- Не так уж редко единокровные люди не могут договориться друг с другом.
<Смотри какой, намекает... - подумал Тэмуджин. - Сейчас ему лучше бы помалкивать>.
- Что думаешь делать?
- Дай мне воинов.
Тэмуджин долго молчал, торопливо прикидывая, что сулит его улусу внезапное падение Ван-хана, как уберечься от беды. Джагамбу снова повторил просьбу.
- Воинов я тебе не дам и сам воевать с найманами не буду.
- Такова твоя благодарность за все, что сделал для тебя мой брат? Спасибо!
- Сделал брат, а помощи просишь ты - есть разница? Владение не твое, люди за тобой не пойдут. Мое войско будет разбито, и найманы окажутся здесь. Этого хочешь? И без того, боюсь, притащил за собой найманский хвост. Бежал-то, видать, не оглядываясь...
- Ты безжалостный человек, хан Тэмуджин!
- Жалостью можно держать в руках жену, но не ханство.
- Я начинаю думать, что лучше бы остался на месте. Эрхе-Хара я не сделал ничего плохого, и он меня, уверен, не тронул бы. Может быть, мне вернуться?
- Ты не вернешься, я принимаю тебя под свою руку. Эрхе-Хара враг хану-отцу, стало быть, враг и мне. За сношение с врагами, думаю, знаешь, что бывает...
Возле них полукругом стояли хмурые, подавленные нукеры Джагамбу.
- Борте, прикажи накормить этих людей, и пусть они отдыхают. Отдыхай и ты, Джагамбу. Потом я соберу своих нойонов и будем думать...
II
Едва плелись загнанные кони. Едва держался в седле Ван-хан. В короткой схватке с найманами его ударили мечом по голове. В первое мгновение ему показалось, что вылетели глаза и треснул череп. Но глаза остались на месте, ничего не сделалось и черепу - тангутский шлем с золотым гребнем спас ему жизнь. Только очень уж болела голова.
Тьма душной ночи плотно обволакивала всадников. Он никого не видел рядом, а шум в ушах мешал и слышать, но ощущал, что сын все время держится рядом. Вот он притронулся рукой к его плечу, тихо окликнул:
- Отец...
- Что тебе?
Сын наклонился, дыхнул в ухо:
- Воины и нойоны поворачивают назад.
Ни о чем не хотелось говорить, тяжело было даже думать. Лишь на короткое мгновение вспыхнула тревога, но тут же угасла, смятая неутихающей головной болью. Отозвался с равнодушием:
- А-а, пусть...
Навалился животом на луку седла, обнял шею коня, уткнулся лицом в гриву, пахнущую потом. Тук, тук - стучали копыта. Бум, бум - отзывалось в голове. И надо же было ставить коня на подковы... Он - ван, и конь у него должен быть на подковах. Он - Ван-хан... И убегает на подкованном коне.
- Отец...
- Ну, что опять?
- Где мы остановимся?
- Не досаждай мне, Сангун.
Забытье, как влажный туман, наплывало на него, покрывало тело липкой испариной. Стук копыт отдалился, заглох.
Его растормошил докучливый Нилха-Сангун. Осторожно, сжимая зубы, выпрямился. Они стояли в редком лесочке. Вершины деревьев дымились в пламени зари, были черны, как обугленные. Внизу, в сумраке, булькала вода. Кони хватали высокую сырую траву, торопливо жевали, гремя удилами. Кроме сына тут были и нойоны - Хулабри, Арин-тайчжи, Эльхутур и Алтун-Ашух.
- Где воины и нукеры?
- Ночь темна. Мы потеряли друг друга, - сказал Алтун-Ашух, виновато моргая глазами.
Сын нахмурился.
- Они сами хотели потерять нас. Отстали и повернули назад. Я же говорил тебе, отец!
Верно, говорил. Но будь он даже здоров, ничего бы не смог сделать. Семьи и стада нукеров, воинов остались там. Эрхе-Хара не враг его людям, он враг ему. Сейчас Эрхе-Хара силен, а люди льнут к сильным и покидают слабых. Эти не могли покинуть его, слишком близко стояли к нему и не были уверены, что Эрхе-Хара их простит.
Успокоительно булькала вода в корнях деревьев. Он сполз с седла, лег на траву, ощутил горячим затылком сырую прохладу земли, закрыл глаза. Нойоны расседлали коней, легли в отдалении. Но заснуть никто не мог. Беспокойно ворочались, разговаривали. Сначала ругали найманов. Держали предателя Эрхе-Хара, как заветную стрелу в колчане, и вот вынули на горе людям... Этот разговор был мало интересен, слушал его вполуха.
Боль в голове стала тише. Он лежал расслабленный, неподвижный, боялся даже открыть глаза, чтобы не растревожить ее. Желанная дрема стала заволакивать сознание. Но что-то в разговоре нойонов беспокоило его, что-то новое уловил он в этом разговоре.
- ...плохо жили! Со всеми перессорились - с найманами и меркитами, тайчиутами и татарами. Никто не захочет дать прибежища.
По голосу узнал Эльхутура.
- Хе, плохо жили! Ссорились... Возвеличили же хана Тэмуджина, оделили всем, чего он хотел. Когда за нас такой великий владетель и воитель - что найманы со всеми тайчиутами, татарами и меркитами! Тьфу!
Это Арин-тайчжи. Прыщеватое, нездоровое лицо, злые глаза с желтыми белками... Арин-тайчжи всегда чем-нибудь недоволен, всегда кого-нибудь осуждает. Сейчас он, похоже, добирается до него. Неужели никто из них не даст ему подобающего ответа? Ага, говорит Хулабри. Умен, отважен...
- Не то беда, что у нас мало друзей, а то, что недруг Инанча-хан. Было же у него желание примириться с нами. Не сумели. Не хватило ума...
Тоже виновного ищет. А он любил Хулабри больше других, доверял ему многое...
- Ничего... Только бы справиться с Эрхе-Хара! Ничего...
Голос сына. Нилха-Сангун недоговаривает, но и так понятно: все будет иначе, чем было. Уж он об этом позаботится. Обещание дает. Эх, сын... Если бы жизнь человека слагалась по его замыслам! Она как колченогая лошадь: в любое время, на самом ровном месте может споткнуться и вывалить тебя из седла.
- Пустые ваши разговоры! Трясете прошлое, как женщины пыльный войлок. Хану спать мешаете. Он один знает, как быть и что делать. Ему все это не в новинку...
Обидно, что эти слова сказал не сын, а грубоватый, не очень речистый Алтун-Ашух. Он всегда в стороне от других, сам по себе. Из-за трудного характера держал его в отдалении. Надо будет отличить и приблизить...
И сразу почувствовал горечь. Не много даст это Алтун-Ашуху. Еще не известно, что будет с ним самим. Жизнь не один раз опрокидывала его на землю. В семь лет попал в плен к меркитам. Собирал сухие лепешки аргала, толок в деревянной ступе просо вместе с рабами-харачу. Выручил отец. Отбил у меркитов. А через пять лет попал в руки татар. Из этого плена выбрался самостоятельно. Подговорил пастуха, украли с ним лошадей и бежали. Потом борьба с нойонами-предателями и братьями-завистниками, гибель жены, казнь Тай-Тумэра и Буха-Тумэра. Бегство от Эрхе-Хара и найманов. Как и сейчас Но тогда он был молод и не четыре ворчливых нойона, а сотня храбрых воинов шла за ним...
Арин-тайчжи недоволен, что помогал Тэмуджину. Не мог он не помочь. В Тэмуджине он видел самого себя, повторение собственной судьбы. Боль Тэмуджина проходила через его сердце.
Легкой бабочкой улетела дрема. Он хотел повернуться и не сдержал стона. Нойоны замолчали. Сын подошел к нему, опустился на колени.
- Не спишь, отец? Куда мы поедем?
- Куда-нибудь. Оставь меня в покое. Думайте сами.
- От Тэмуджина мы отрезаны. Идти к нему надо через наши кочевья. Нас поймают.
Давая понять, что не слушает сына, снова закрыл глаза. Под ногами Нилха-Сангуна хрупнул сучок - сын ушел к нойонам.
- К Тэмуджину можно пробиться, - сказал Хулабри. - Пойдем ночами, будем держаться дальше от куреней.
- Не пройдем, - вздохнул Эльхутур. - Они только и ждут, чтобы мы туда сунулись.
- И пробиваться незачем. Всем известно, Тэмуджин любит брать, но не любит давать.
Опять этот зловредный Арин-тайчжи. Видно, его жилы наполнены не кровью, а желчью... Тэмуджин как раз единственный, на кого можно надеяться. Но он не пойдет к нему. И не потому, что опасно пересекать свои кочевья, где полно найманов и людей, готовых выслужиться перед новым ханом - Эрхе-Хара. Если он найдет приют в курене Тэмуджина, найманы и Эрхе-Хара не преминут попробовать достать его там. И ханство Тэмуджина рухнет, как и его собственное. Нет, туда ему путь отрезан. Только крайняя, безысходная нужда заставит его направить коня в кочевья сына Есугея.
У него остается два пути - на ранний полдень, в страну Алтан-хана китайского, и на поздний полдень - в Белое Высокое государство Великого лета. Так называют свою страну любители пышности тангуты. Куда направиться? К Алтан-хану? Он, конечно, может помочь. Или наоборот, прикажет связать и выдать Эрхе-Хара. Смотря по тому, что ему выгоднее. А кто скажет, что выгодно Алтан-хану сегодня и что будет выгодно завтра? Тангутских правителей он не знает. Но там, в городе Хэйшуй", есть община единоверцев-христиан. Купцы общины в последние годы, пользуясь его благосклонностью, с немалой выгодой торговали в кэрэитских кочевьях. У них можно переждать лихое время. В худшем случае. А может быть, тангутские правители захотят поддержать его воинами и оружием.
[" Х э й ш у й - Хара-Хото, развалины которого были открыты П.Козловым]
Путь в земли тангутов был долог и труден. Двигались, стараясь не попадаться на глаза редким кочевникам. Есть было нечего. Иногда удавалось убить пару-другую сусликов, один раз подбили дзерена. И все.
Прошли степи, перевалили горы. Здесь была уже страна тангутов. Сухой, раскаленный воздух обжигал лицо. Над рыжими песчаными увалами проплывали миражи, над головой кружились черные грифы. Все качалось перед воспаленными глазами Ван-хана и казалось сплошным миражем. Истощенные, с выпирающими ребрами кони шли пошатываясь, часто останавливались, и Ван-хан ногами, сжимавшими бока. чувствовал, как отчаянно колотится лошадиное сердце.
Пробираясь сквозь цепкие заросли саксаула,обогнули холм с крутыми, оглаженными ветром склонами и увидели первое тангутское кочевье. Три черных плосковерхих палатки, как три жука на тонких ногах-растяжках, стояли на зеленой траве у хилого источника. Неподалеку паслись верблюды. Залаяли собаки, из палаток высыпали ребятишки, вышли две женщины, и, увидев чужих, прикрыли лица тонкими бесчисленными косичками, испуганно попятились. Появились мужчины - старик и молодой тангут, оба в войлочных шапочках с полями, круто загнутыми вверх. Смотрели на них настороженно, но без страха. Старик что-то спросил на своем языке и тут же повторил вопрос по-монгольски:
- Не устали ли ваши кони, не хотят ли они пить?
Ван-хан слез с седла, ступил на раскаленную землю. Огненные бабочки запрыгали в глазах, жуки-палатки скакнули на него...
Очнулся он в палатке. Лежал на мягкой постели, укрытый верблюжьим одеялом. Стемнело. Перед палаткой горел огонь. Возле него на земле, на кучках саксауловых веток, сидели его нойоны и хозяева. Ужинали. Он поднялся, вышел. Подскочил сын, поддерживая под руку, провел к огню. Молодой тангут подал ему чашку с крепким чаем, забеленным верблюжьим молоком, подал черствую просяную лепешку.
- Ты очень болен и устал, - сказал старик. - Живите у меня. Я буду поить тебя травами. Мой сын хороший охотник. Он убьет дзерена, и ты напьешься свежей крови.
Ван-хан пролежал в палатке несколько дней. Нойоны и Нилха-Сангун охотились на дзеренов с сыном старика. Сам старик безотлучно находился при нем. Он узнал, что старик с сыном, его женами и ребятишками все время кочует с верблюдами по окраине страны, часто рядом с кочевниками-монголами. У него и жена была монголка. Только она давно умерла.
Старый тангут быстро поставил его на ноги. Отдохнули и кони. Ему хотелось поскорее попасть в Хэйшуй. Радушие старика он считал добрым знаком и отправлялся в неведомый город полный надежд. Ему нечем было отблагодарить доброго человека, снял с себя саадак с лукам и стрелами.
- Прими этот маленький подарок. Приезжай в гости в мои владения.
Когда отъехали от палаток, за своей спиной он услышал ворчливое:
- Пригласила лиса гостей в барсучью нору.
Будто кипятку за воротник плеснули - резко обернулся. Рябое лицо стало крапчатым.
- Кто сказал?
- Ну, я. А что, уже и говорить нельзя? - Арин-тайчжи отвернулся, сложил губы трубочкой, стал посвистывать.
Он хлестнул его плетью по прыщеватой, как лицо, шее. Арин-тайчжи отшатнулся, закрыл лицо руками - ждал второго удара. Но он опустил плеть. Пока достаточно и этого.
- Ты можешь повернуть коня и ехать, куда тебе вздумается. Я никого не звал с собой.
И вновь плыли в горячем воздухе миражи, дышала жаром земля. Двигались по равнине, изрезанной логами и высохшими руслами рек. Под копытами щелкали камни, хрустел песок. Трава была редкой, жесткой, колючей, она не прикрывала наготу земли, как не прикрывали ее и кусты тамариска и саксаула. От палящего зноя не было спасения. Иногда начинал дуть ветер. Он поднимал мелкую, невесомую пыль, забивал ею легкие, и тогда становилось нечем дышать. На этой равнине совсем не плохо чувствовали себя тангутские верблюды. Завидев путников, они поднимали маленькие головы на гусиных шеях, не переставая жевать колючки, провожали путников равнодушными взглядами или медленно, важно, как сановники Алтан-хана, отходили в сторону.
Стали встречаться тангутские селения. Они прятались за глинобитными стенами. Домики, тоже из глины, были крыты грубой шерстяной тканью. Толстые стены домов и несколько слоев ткани хорошо предохраняли от жары. Тангуты были неизменно приветливы, гостеприимны. Но Ван-хан спешил. Если бы не уставали кони, он ехал бы днем и ночью.
Вскоре безотрадная равнина, выжженная солнцем, с верблюдами, селениями-крепостями кончилась. Впереди голубело огромное озеро, на его берегах росли камыши, в низинах, прилегающих к озеру, зеленела густая трава. Здесь паслись косяки высоких поджарых лошадей. Вода в озере была солоноватая, теплая, над ней кружились крикливые чайки. Дальше путь лежал по берегу реки, несущей в озеро мутные, илистые воды. По обоим ее берегам раскинулись поля пшеницы, проса, риса. Земля была изрезана каналами и арыками. Все чаще попадались селения и одинокие домики. От одного к другому бежала широкая, торная дорога. По ней двигались повозки, караваны верблюдов, шли рабы с тюками на плечах, за ними верхом на осликах или конях - надсмотрщики с длинными бамбуковыми палками.
Дорога привела прямо в Хэйшуй. Над глинобитными домами предместья, в большинстве небольшими, как и в селениях, крытыми черной тканью, высились могучие стены с зубцами, узкими прорезями бойниц и белоснежными ступами-субурганами на углах. Стены подавляли своей величественной, несокрушимой мощью.
В дворике с чистым глинобитным полом на пестрых коврах сидели именитые купцы общины несториан и, горестно покачивая головами, слушали Ван-хана. Они были огорчены его падением и не очень рады, что хан, как они правильно догадались, приехал просить помощи. Правда, прямо об этом пока не говорили, но, предупреждая его просьбу, наперебой начали жаловаться на собственные невзгоды. Трудно стало жить христианам. Правители-буддисты давят непосильными обложениями, забирают из рук выгодную торговлю, бесчестят и осмеивают, будто они какие-то чужеземцы.
Раньше ничего такого не было. Страной пятьдесят лет правил мудрый император Жэнь-сяо. Он не притеснял инаковерующих, все тангуты, придерживались ли они учения Христа, Будды, Мухаммеда, Конфуция или Лао-цзы, были для него любимые дети. Но прошлой осенью великий государь почил и престол унаследовал его сын Чунь-ю. По наущению своей матери-китаянки, императрицы Ло, женщины не очень умной, но хитрой, Чунь-ю, дабы пополнить казну, начал разорять инаковерующих.